laralelya в Обревелась в ночиВ ночи сегодня дочитывала "Детскую книгу" Антонии С. Байетт (в полнолуние все равно скверно сплю).
Подвернулась книжка случайно, читать начала без особенных ожиданий, просто по привычке к чтению, но... давно я над книжками не плакала :-)
Поначалу еще викторианская Англия. Несколько семей: семья сказочницы и публициста (живущая в "Жабьей просеке"), семья смотрителя музея, семья банкира, семья горшечника, семья театрального режиссера-кукольника из Мюнхена... Ну да,в каждом дому по кому в каждом домушке свои игрушки погремушки. И дети растут и взрослеют "на глазах" у читателя. И всё потихоньку меняется, меняется... Вчерашние дети выбирают свою дорогу. Кто-то сразу определяется, кто-то мечется, и их заносит в анархисты, в суфражистки... Мир бурлит.
А ближе к концу романа начинается Первая мировая. И мальчики гибнут один за одним. У каждого на войне своя страшная история. Читаешь - и сердце сжимается: ну пожалуйста, пусть хоть он выживет!
Выживших остается мало.
Конец романа - один из вечеров 1919 года. "Они - выжившие - тихо собрались за обеденным столом... У каждого в прошлом осталось что-то такое, о чем он не мог рассказать и не мог забыть. У каждого - что-то такое, что можно было пережить, лишь никогда не упоминая об этом".
А один из выживших - сын режиссера-кукольника. Его родители подумывают перебраться в Берлин, "так как Мюнхен становится неподходящим местом для евреев..."
И пусть здесь будет один небольшой эпизод - цитата из "Детской книги". О том, как объясняет родителям свой уход на войну младший сын сказочницы и публициста. Меня хлестнули в этом эпизоде последние слова.
Подвернулась книжка случайно, читать начала без особенных ожиданий, просто по привычке к чтению, но... давно я над книжками не плакала :-)
Поначалу еще викторианская Англия. Несколько семей: семья сказочницы и публициста (живущая в "Жабьей просеке"), семья смотрителя музея, семья банкира, семья горшечника, семья театрального режиссера-кукольника из Мюнхена... Ну да,
А ближе к концу романа начинается Первая мировая. И мальчики гибнут один за одним. У каждого на войне своя страшная история. Читаешь - и сердце сжимается: ну пожалуйста, пусть хоть он выживет!
Выживших остается мало.
Конец романа - один из вечеров 1919 года. "Они - выжившие - тихо собрались за обеденным столом... У каждого в прошлом осталось что-то такое, о чем он не мог рассказать и не мог забыть. У каждого - что-то такое, что можно было пережить, лишь никогда не упоминая об этом".
А один из выживших - сын режиссера-кукольника. Его родители подумывают перебраться в Берлин, "так как Мюнхен становится неподходящим местом для евреев..."
И пусть здесь будет один небольшой эпизод - цитата из "Детской книги". О том, как объясняет родителям свой уход на войну младший сын сказочницы и публициста. Меня хлестнули в этом эпизоде последние слова.
"В 1915 году Гарри Уэллвуду исполнилось двадцать лет. Узнав о смерти Робина, он сказал, что должен идти в армию. Олив, которая не плакала по Тому, не плакала по Робину, вдруг неистово зарыдала. Она повторяла два слова: «Нет» и «Почему?». Снова и снова. Гарри, кроткий книжный мальчик, утративший разговорчивость после смерти Тома, сказал, что все идут на фронт, и он чувствует себя просто ужасно оттого, что сидит дома. Хамфри, который уже оправился — настолько, чтобы снова писать статьи о достойном и недостойном поведении в военное время, — привел сыну кое-какую статистику. У британской армии такие потери, что, скорее всего, в армию начнут призывать — вероятно, в начале 1916 года. Тогда Гарри все равно придется пойти. Так что он может и подождать.
— Ты нужен матери, — сказал Хамфри, глядя на мокрое, покрытое пятнами лицо Олив. Гарри не ответил: «Я нужен своей стране», хотя плакаты с Китченером висели повсюду. Он ответил:
— Люди на меня смотрят. Люди, потерявшие сыновей. Это неправильно, что я сижу тут в тепле и уюте.
Хамфри почти злобно сказал, что война не решит ни одной из политических проблем Европы, и тысячи, десятки тысяч уже отдали свои жизни совершенно напрасно. Гарри ответил:
— Ни в деревне, ни в городке уже нет мужчин моего возраста. Я должен идти.
— Отдельных личностей не существует. Есть только стада и стаи. Нужно мужество, чтобы не бежать вместе со стадом.
— У меня нету столько мужества, — холодно улыбнулся Гарри".
— Ты нужен матери, — сказал Хамфри, глядя на мокрое, покрытое пятнами лицо Олив. Гарри не ответил: «Я нужен своей стране», хотя плакаты с Китченером висели повсюду. Он ответил:
— Люди на меня смотрят. Люди, потерявшие сыновей. Это неправильно, что я сижу тут в тепле и уюте.
Хамфри почти злобно сказал, что война не решит ни одной из политических проблем Европы, и тысячи, десятки тысяч уже отдали свои жизни совершенно напрасно. Гарри ответил:
— Ни в деревне, ни в городке уже нет мужчин моего возраста. Я должен идти.
— Отдельных личностей не существует. Есть только стада и стаи. Нужно мужество, чтобы не бежать вместе со стадом.
— У меня нету столько мужества, — холодно улыбнулся Гарри".
Community Info