Вот так, столетия подряд,
все влюблены мы невпопад,
и странствуют, не совпадая,
два сердца, сирых две ладьи,
ямб ненасытный услаждая
великой горечью любви.
"Дачный роман" Бэлла Ахмадулина

Эти строки из поэмы, в которой Бэлла Ахатовна рассказала о своем знакомстве с братом и сестрой Паперными, детьми известного литературоведа (в книге отец героя переводчик, хотя интернеты ничего не говорят о переводческой деятельности Зиновия Паперного - спишем на допустимую в художественно-биографической прозе вольность).

Так или иначе, брат и сестра Паперные были частью советской интеллектуальной элиты, унаследовав родительские таланты, превзойдя их многообразием и в очередной раз опровергнув максиму об отдыхающей природе. Именно элиты, не номенклатуры и не золотой молодежи, это не идентичные множества, хотя отчасти пересекающимися были.

На самом деле, из этого круга вышло множество ярких интересных персонажей, я благодарна своей читательской планиде за знакомство с "Агафонкиным и временем" Олега Радзинского,, который, как и автор "Архива Шульца" эмигрировал, не писатель по основной профессии, добился значительного успеха в том, чем занимается профессионально.

Что определенным образом и достаточно лестно характеризует этих мальчиков. Да, унаследовали родительские таланты. Да, с детства имели возможность развивать их. Нет, не побоялись в свое время свернуть с проторенной тропы, оставить уютную, достаточно обеспеченную обыденность, прыгнуть в пустоту с пустыми руками, чтобы найти себя и в этой новой жизни.

Ужасно жалею, что не смогла посмотреть вчерашнюю встречу с Владимиром Паперным, которую проводила Редакция Елены Шубиной, потому что часом раньше случилась авария на подстанции. обеспечивающей наш поселок электричеством, и в это время ехала ночевать к дочери, не хотелось замерзнуть февральской ночью до смерти.

Кстати, о смерти:

Умер во время операции аппендицита. Общий наркоз на него не подействовал, из вежливости он притворился спящим. Когда ему резали живот, он терпел, но, когда приоткрыл глаза и увидел в зеркале наверху свои развороченные внутренности, вскочил и бросился бежать, волоча за собой кишки и оставляя на полу кровавый след

Она такая, эта книга: семейные хроники переплетаются в ней с байками, в которые трудно поверить: отчасти анекдотами, частью подростковыми ужастиками (поверить сложно, но отчего-то безоговорочно веришь).

Родственники и знакомые семьи лишь отчасти предстают здесь обычными людьми, чаще в их чертах сквозят сказочные и мифические персонажи. Быль и легенда диковинным образом переплетается в этих беллетризованных мемуарах, образуя мозаику, для которой стандартное определение "судьба семьи в судьбе страны" подходит исчезающее мало.

И не вполне о семье, больше о главном герое, его друзьях и его женщинах. И не вполне о стране, "Архив Шульца" история эмигранта, пожившего некоторое время, прежде, чем попасть в Америку, в Италии, залихватская итальянская эпопея совсем не похожа на "восходит в свой номер на борт по трапу пассажир, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына; по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще"

Не думаю, чтобы оставленная отчизна много по ним плакала, как и сами они не особенно заливались слезами. Некогда было, нужно делать свое дело и жить свою жизнь. Удивительно занятную, в сравнении со среднестатистическим бытием ровесника, рожденного в СССР.

Мне было интересно. Такой опыт внутренней свободы, изначального ощущения себя гражданином мира, космополитизм.