"Город, написанный по памяти" Елена Чижова

Петербургское время не Бог, чтобы все хранить.
Или бог – но хитрый, языческий, который так и норовит, стоит нам, потомкам, зазеваться или расслабиться, замести за собой следы.

"Город, написанный по памяти" ода Петербургу и ленинградцам. Не оговорилась, город как-то удивительно скоро стал для всех нас Питером, но его люди, осиянные светом мученичества - ленинградцы. За привычным "умножай на ноль" и "читай между строк", с каким мои ровесники относились к трескучему советскому официозу, дневник Тани Савичевой, "Ленинградцы, дети мои" Джамбула и Седьмая симфония Шостаковича были в числе немногого, во что верили. Ну, примерно как в Гагарина.

Первая встреча с прозой Елены Чижовой была культурным шоком. Не за тем, чтобы похвалиться тонкостью собственной психической организации, но именно ослепило. "Китаист" открыл в давно утратившей свежесть новизны и набившей оскомину альтернативной истории такой сложный, детально проработанный до ничтожных бытовых мелочей мир, языковое богатство, упоительную непростоту метафорического плана, стилистическую изощренность - это было как найти на дачном чердаке "Маки" Ван Гога.

Потом прочла ее "Полукровку" и "Крошек Цахес", очень качественная проза, хотя от первого восторга это было далеко, а после сделала долгий перерыв. Так бывает, понимаешь, что "Город..." надо почитать, да все кстати не приходится. И еще страшновато, чего уж там, первое знакомство задало такой высокий стандарт, а здесь обещали автобиографическую прозу, засилье которой успело утомить примерно как альтернативная история. Зря опасалась, в точности, как с "Китаистом" это совсем другое измерение знакомого жанра.

Как уровень интерпретации зависит от интерпретатора, так и рассказ о времени через призму истории семьи может быть очень разным, примерно в одно время вышли "Памяти памяти" Марии Степановой, "Дом правительства" Юрия Слезкина и "Город..." Елены Чижовой, и все три оказались вершинами мемуаристики, всякая в своем роде, но первую критики обласкали и увенчал всевозможными лаврами, вторая и третья прошли, в сравнении с ней, почти незамеченными. Бывает. Жаль.

Небольшая по объему книга поделена на две главы с десятком и дюжиной подглав. Первая часть - условно "до меня", история семьи, восстановленная по рассказам пытливо расспрашиваемых старших родственников. Но не просто история семьи, а вплетенная в реалии городской и, в общем, истории страны. Вторая - "со мной" или "уже при мне", с сомнительными радостями коммунального быта, вхождением в окраинную дворовую жизнь, где умение "травить рОманы" и вовремя давать отпор обеспечивало девочке сносную жизнь и относительно высокий авторитет.

Сказать, что написано хорошо - ничего не сказать. Блокадная часть вообще что-то немыслимое. Точная и четкая аналитика причин неготовности города к голоду, безжалостная, но совершенно не чернушная хроника выживания, рассказ об эвакуации, отношении в "выковырянным" в Пензе, тонкости функционирования советской бюрократической системы, согласно которым за эвакуированными не сохранялось права на жилье, занимаемое ими до отъезда. Все время, пока читаешь военную часть, не покидает ощущение совершенной уникальности информации, которой с тобой делятся.

Вторая глава не представляет сложности для восприятия в части историй детства и бесподобно интересна рассказом о кройке и шитье. Но глава, посвященная реконструкции петербуржского текста, подозреваю, не будет по достоинству оценена широкими читательскими массами. Хотя, рискну предположить, во многом ради нее все и затевалось. По крайней мере мне значимость этого авторского манифеста очевидна.

И в финале новый виток семейной темы, "мануфактурщица!" - удивительная история крестьян Рябиновых, трудолюбием и предприимчивостью выбившихся в фабриканты, а позже в совершенстве освоивших науку советского выживания мимикрией под класс-гегемон, что не спасло мужчин рода. Но девочка-полукровка через два колена построила свое мебельное производство. Что-то подсказывает, реальное - не чета предпринимательским эскападам зиц-финиста новой русской литературы. Замечательная книга, хотя, может быть, не вся будет понятна всем.